Неточные совпадения
Не то чтоб он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное
человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого
существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не знаю, но какому-то весьма сильному и доброму чувству.
Нехлюдову показалось, что он узнал Маслову, когда она выходила; но потом она затерялась среди большого количества других, и он видел только толпу серых, как бы лишенных
человеческого, в особенности женственного свойства
существ с детьми и мешками, которые расстанавливались позади мужчин.
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю
существо, обремененное всеми
человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
Свобода
человеческой личности не может быть дана обществом и не может по своему истоку и признаку зависеть от него — она принадлежит человеку, как духовному
существу.
Мир же духовный, высшая половина
существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с некиим торжеством, даже с ненавистью.
Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску
человеческую как единоличного
существа, так и целого человечества вместе — это: «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться.
В Западной Европе и особенно во Франции все проблемы рассматриваются не по
существу, а в их культурных отражениях, в их преломлении в историческом
человеческом мире.
В самом падшем
существе он раскрывает образ
человеческий, т. е. образ Божий.
Он совсем неспособен ставить вопрос о Боге по
существу, отрешаясь от тех социальных влияний, которые искажали
человеческую идею о Боге.
При помощи этого минутного освещения мы видим, что тут страдают наши братья, что в этих одичавших, бессловесных, грязных
существах можно разобрать черты лица
человеческого — и наше сердце стесняется болью и ужасом.
Во-первых, женщина, так сказать,
существо человеческое, что называют в наше время, гуманное, жила, долго жила, наконец, зажилась.
Лучше было бы, если бы он умер, как все другие, а не оставался бессмысленным и жалким
существом, как позор жалкой в своей немощи
человеческой природы.
— А нет, Анна Львовна, этого нельзя говорить, — снисходительно заметил Белоярцев. — Это только так кажется, а в
существе это и есть тот тонкий путь, которым разврат вводится в
человеческое общество. Я вам подаю бурнус, я вам поднимаю платок, я перед вами растворяю двери, потому что это ничего не стоит, потому что это и вам самим легко было бы сделать без моей помощи.
Я верю — вы поймете, что мне так трудно писать, как никогда ни одному автору на протяжении всей
человеческой истории: одни писали для современников, другие — для потомков, но никто никогда не писал для предков или
существ, подобных их диким, отдаленным предкам…
Признаюсь откровенно, слова эти всегда производили на меня действие обуха, внезапно и со всею силой упавшего на мою голову. Я чувствую во всем моем
существе какое-то страшное озлобление против преступника, я начинаю сознавать, что вот-вот наступает минута, когда эмпирик возьмет верх над идеалистом, и пойдут в дело кулаки, сии истинные и нелицемерные помощники во всех случаях, касающихся
человеческого сердца. И много мне нужно бывает силы воли, чтобы держать руки по швам.
Только что начну я рассказывать и доказывать"от принципа", что
человеческая деятельность, вне сферы народа, беспредметна и бессмысленна, как вдруг во всем моем
существе"шкура"заговорит.
Любострастней не занимался, хотя овдовел в молодых летах, и только экономка Марфуша, преданнейшее и безответнейшее
существо, свидетельствовала о его барской и
человеческой слабости.
Под влиянием такого опьянения — одинаково власти и подобострастия — люди представляются себе и другим уже не тем, что они есть в действительности, — людьми, а особенными, условными
существами: дворянами, купцами, губернаторами, судьями, офицерами, царями, министрами, солдатами, подлежащими уже не обыкновенным
человеческим обязанностям, а прежде всего и предпочтительно перед
человеческими — дворянским, купеческим, губернаторским, судейским, офицерским, царским, министерским, солдатским обязанностям.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а губернаторы, исправники, офицеры, солдаты, и что, как такие
существа, они могут нарушать свои
человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
В Крыму и на Кавказе опять-таки хороша только природа, а населяющие их восточные человеки, с их длинными носами и бессмысленными черными глазами, — ужас что такое!.. в отчаяние приводящие
существа… так что я дошел до твердого убеждения, что человек, который хоть сколько-нибудь дорожит мыслью
человеческой, может у нас жить только в Москве и в Петербурге.
По обеим сторонам крыльца церковного сидели нищие, прежние его товарищи… они его не узнали или не смели узнать… но Вадим почувствовал неизъяснимое сострадание к этим
существам, которые, подобно червям, ползают у ног богатства, которые, без родных и отечества, кажется, созданы только для того, чтобы упражнять в чувствительности проходящих!.. но люди ко всему привыкают, и если подумаешь, то ужаснешься; как знать? может быть чувства святейшие одна привычка, и если б зло было так же редко как добро, а последнее — наоборот, то наши преступления считались бы величайшими подвигами добродетели
человеческой!
Приписывать его действия произволу человекообразного
существа еще легче, нежели объяснять подобным образом другие явления природы и жизни, потому что именно действия случая скорее, нежели явления других сил, могут пробудить мысль о капризе, произволе, о всех тех качествах, которые составляют исключительную принадлежность
человеческой личности.
Поэтому
человеческому духу кажется, что отдельное
существо, ограниченное пределами пространства и времени, совершенно соответствует своему понятию, кажется, что в нем вполне осуществилась идея, а в этой определенной идее вполне осуществилась идея вообще.
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою
человеческую природу
существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
«Основание такого понятия, — говорит г. Жеребцов, — религиозное: верующий простолюдин никак не может допустить, чтобы могло быть бесславным пятном телесное наказание, которому подвергался сам спаситель рода
человеческого; он верует, что словесная обида поражает бессмертную часть человека, тогда как удар производит страдание только в низшей части нашего
существа».
Что-то чрезвычайно знакомое, но такое, чего никак нельзя было ухватить, чувствовалось в этих узеньких, зорких, ярко-кофейных глазках с разрезом наискось, в тревожном изгибе черных бровей, идущих от переносья кверху, в энергичной сухости кожи, крепко обтягивающей мощные скулы, а главное, в общем выражении этого лица — злобного, насмешливого, умного, даже высокомерного, но не
человеческого, а скорее звериного, а еще вернее — лица, принадлежащего
существу с другой планеты.
— Конечно. Мы высшие
существа, и если бы в самом деле мы сознали всю силу
человеческого гения и жили бы только для высших целей, то в конце концов мы стали бы как боги. Но этого никогда не будет, — человечество выродится, и от гения не останется и следа.
И вот я в руках
существа, конечно не
человеческого, но которое есть, существует: «А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» — подумал я с странным легкомыслием сна, но сущность сердца моего оставалась со мною, во всей глубине: «И если надо быть снова, — подумал я, — и жить опять по чьей-то неустранимой воле, то не хочу, чтоб меня победили и унизили!» — «Ты знаешь, что я боюсь тебя, и за то презираешь меня», — сказал я вдруг моему спутнику, не удержавшись от унизительного вопроса, в котором заключалось признание, и ощутив, как укол булавки, в сердце моем унижение мое.
«Нет, это та самая звезда, которую ты видел между облаками, возвращаясь домой», — отвечало мне
существо, уносившее меня, Я знал, что оно имело как бы лик
человеческий.
Макар Алексеич нашел возможность удовлетворить доброте своего сердца, быть полезным для любимого
существа, и потому в нем все больше и яснее развивается гуманное сознание, понятие об истинном
человеческом достоинстве.
С другой стороны, трудно было бы, не считая природу за осуществленное безумие, видеть лишь отверженное племя, лишь громадную ложь, лишь случайный сбор
существ,
человеческих только по порокам — в народе, разраставшемся в течение десяти столетий, упорно хранившем свою национальность, сплотившемся в огромное государство, вмешивающемся в историю гораздо более, может быть, чем бы следовало.
Она благое
существо,
В ней
человеческого мало…
Жизнь
человеческая есть неперестающее воссоединение отделенного телом духовного
существа с тем, с чем оно сознает себя единым.
Обманутые все эти люди, — даже Христос напрасно страдал, отдавая свой дух воображаемому отцу, и напрасно думал, что проявляет его своею жизнью. Трагедия Голгофы вся была только ошибка: правда была на стороне тех, которые тогда смеялись над ним и желали его смерти, и теперь на стороне тех, которые совершенно равнодушны к тому соответствию с
человеческой природой, которое представляет эта выдуманная будто бы история. Кого почитать, кому верить, если вдохновение высших
существ только хитро придуманные басни?
Всякий человек, прежде чем быть австрийцем, сербом, турком, китайцем, — человек, то есть разумное, любящее
существо, призвание которого никак не в том, чтобы соблюдать или разрушать сербское, турецкое, китайское, русское государство, а только в одном: в исполнении своего
человеческого назначения в тот короткий срок, который предназначено ему прожить в этом мире. А назначение это одно и очень определенное: любить всех людей.
Душа
человеческая, будучи отделена телом от бога и душ других
существ, стремится к соединению с тем, от чего она отделена. Соединяется душа с богом всё большим и большим сознанием в себе бога, с душами же других
существ — всё большим и большим проявлением любви.
Среди людей богатых, где дети представляются или помехою для наслаждения, или несчастной случайностью, или своего рода наслаждением, когда их рождается вперед определенное количество, дети эти воспитываются не в виду тех задач
человеческой жизни, которые предстоят им, как разумным и любящим
существам, а только в виду тех удовольствий, которые они могут доставить родителям.
6) Большее и большее соединение души
человеческой с другими
существами и богом, и потому и большее и большее благо человека, достигается освобождением души от того, что препятствует любви к людям и сознанию своей божественности: грехи, т. е. потворство похотям тела, соблазны, т. е. ложные представления о благе, и суеверия, т. е. ложные учения, оправдывающие грехи и соблазны.
11) И худшие из всех грехов, грехи разъединения с людьми: зависти, страха, осуждения, враждебности, гнева, вообще — недоброжелательства к людям. Таковы грехи, препятствующие соединению любовью души
человеческой с богом и другими
существами.
Как родовое
существо, как человек, предстаю я перед Божеством;
человеческая сущность, человек вообще, ощущает себя во мне в этом акте.
Духовной двуполостью человека, тайной брачности, отмечено
человеческое творчество и в самом своем
существе.
Новое рождение указано здесь в качестве задачи супружества, как внутренняя его норма, и на этой основе строится вся полнозвучная гамма
человеческих отношений в семье, в которой с такой мудрой прозорливостью усмотрел
существо человеческого общества Η. Φ. Федоров: муж, жена, отец, брат, сестра, деды, внуки — во все стороны разбегающиеся побеги и ветви Адамова древа.
Вот этого-то «изменения», которое, по
существу, является новым творческим актом Бога над человеком, именно и не может совершить хозяйственный труд, а поэтому и «проект» Федорова, как бы далеко ни зашла «регуляция природы», силами природными и
человеческими неосуществим.
Очевидно, власть имеет какое-то отношение к самому
существу человеческого духа, и надо прежде всего отвергнуть рационалистические измышления «просветительства», будто власть и право кем-то изобретены, выдуманы на известную потребу, произошли вследствие «общественного договора» или свободного соглашения [Теорию «общественного договора» (как переход разрозненных индивидов от естественного к социально-государственному состоянию путем взаимного ограничения и перенесения друг на друга прав, что фиксировалось в договоре) разрабатывали философы-просветители: Ж. Ж. Руссо, Т. Гоббс, Дж. Локк и др.].
«В
человеческой природе нет силы точно познать
существо Божие, а, может быть, еще и мало это будет сказать об одной
человеческой силе, но, если кто скажет, что и бестелесная тварь ниже того, чтобы вместить и объять ведением бесконечное естество, конечно, не погрешит совершенно… и сила ангелов не далеко отстоит от нашей малости…
«
Человеческая фигура включает в себя все, что существует на небе и на земле, высшие и низшие
существа» (III, 144b).
В таком случае
человеческая история, не переставая быть историей, в то же время мифологизируется, ибо постигается не только в эмпирическом, временном выражении своем, но и ноуменальном, сверхвременном
существе; так наз. священная история, т. е. история избранного народа Божия, и есть такая мифологизированная история: события жизни еврейского народа раскрываются здесь в своем религиозном значении, история, не переставая быть историей, становится мифом.
Первое есть принцип равноценности
человеческих личностей, равенства по их духовному
существу, во образе Божьем.
Таково, напр., учение Ария, рассматривавшего Христа как тварное
существо, или учение Аполлинария, наоборот, растворявшее
человеческую стихию в божественной Его природе.
Мы познаем Бога, лишь поскольку Он открывается нам, но само
существо Божие остается за пределами
человеческого постижения.